Так уж получилось, что в школьные годы у меня было мало друзей. Верных друзей мне заменяли журналы - Юный техник, Техника молодежи, Знание-сила, которые тогда свободно можно было достать в нашей Черниговской детской библиотеке им. Коцюбинского… Я воспитывался на этих журналах. Любимой моей темой были истории о великих изобретениях и изобретателях. Я и сам в детстве мечтал стать изобретателем и изобрести лучи, которые замедляли бы ядерную реакцию. Увы, я знал, что меня ждет судьба не великого инженера, а обычного писателя. Такого, каким был мой прапрадед, воспитанник друга Пушкина - Петра Плетнева - Пантелеймон Кулиш, автор "Украины" и сотни романов, повестей и статей. Такого, каким был мой прадед - столбовой дворянин, племянник Черниговского губернатора князя Голицына - Николай Вербицкий-Антиох. Автор слов "Ще не вмерла Украина", похороненный в 1909 году на Болдиной горе, как народный русский учитель. Таким, как двоюродный дед - автор первого перевода "Интернационала" Николай Вороной, расстреляний в проклятые тридцатые. Таким, как мой дядя, замечательный автор детских рассказов и песен Марко Вороной (гимн авиаторов, спортивный гимн), расстрелянный тогда же. Таким, как второй дядя Евгений Вербицкий, исчезнувший без следа после того, как отнес в издательство свой роман о трех Харьковских окружениях. Я из поколения шестидесятников. Поколения, чьё детство пришлось на войну и послевоенную разруху, а старость - на Руину. Родился я в престольном Чернигове 9 апреля 1941.Отец даже не смог забрать меня из роддома. Его, преподавателя истории в пединституте, как человека пришлого, осенью 1940 принудили "добровольно" вступить в красную армию. Хотя и служил он недалеко от Чернигова, но в роддом за женой его не пустили. Забирали меня бабушка Евгения Львовна Кулишова-Вербицкая и второй её муж - Николай Григорьевич Савенко. Первого её мужа, моего дедушку Николая Николаевича Вербицкого-Антиоха, расстреляло ЧК, вместе с 9 другими заложниками из бывшего высшего света Чернигова. Взяли заложников, когда студент-еврей из эсеров застрелил какого-то важного еврея-чекиста, приехавшего с инспекцией в Чернигов. Обещали расстрелять, если тот террорист не явится сам в ЧК. Явился студент. Хоть и не выбили из него признания о заговоре, но расстреляли вместе с заложниками, объявив их всех членами белой подпольной организации. Бабушку с тремя детьми выселили из особняка Рашевских в центре города, реквизировали все ценности. Пришлось ей вернуться в дом на Лесковице, построенный ещё Пантелеймоном Кулишом для своего приёмного сына Льва. Родня встретила её неприветливо, дети, казалось, всем мешали. И одряхлевшей её матери, и обеим, уже женатым братьям, и младшей сестре. В 1927 она вновь вышла замуж за своего поклонника ещё с гимназических лет, фронтового побратима мужа, тоже бывшего белого офицера, Николая Савенко. Бывшего выпускника им. Его Величества Харьковского университета. Лесоинженера. Когда он женился, ему предоставили трёхкомнатную служебную квартиру в районе Пяти Углов. Туда он и забрал семью. Туда забрали и меня из роддома. Отец воевал с первых же дней войны. Вскоре призвали и деда. Он служил зам. начальника ремонтно-строительного поезда. Бабушка с детьми осталась в Чернигове одна. Вскоре город заняли немцы. Заняли без единого выстрела. Вошли не со стороны Киева, а с северо-востока. С Котов, где в те времена находился казарменный участок и должен был стоять черниговский гарнизон. Но не было гарнизона-защитника. Военные части спешно оставили город за два дня до прихода немцев. Немцы сразу же назначили магистрат. Развесили объявления, что бывшие советские служащие и коммунисты должны немедленно зарегистрироваться. Наши соседи, желая выслужиться перед властями и поживиться чужим добром, донесли в магистрат о том, что мамин и бабушкин мужья командиры красной армии. Донос попал к самому мэру. Им оказался друг гимназических лет бабушки. Нас не только не схватили, но переселили обратно в особняк Рашевских и компенсировали ценности по списку реквизиции ЧК. Об этом сразу же написали все черниговские газеты. Вскоре к нам поселили врача-хирурга из военного госпиталя, офицера SS Йоганна Миллера. Бабушка отдала ему две лучшие комнаты, и готова была молиться на квартиранта. Мы не знали ни обысков, ни перебоев с продовольствием. Он за жильё платил сухим пайком, а его, не знаю, то ли адъютант, то ли денщик словак Стефан Галан был даже моим крестным отцом в Борисо-Глебской церкви. Но вот осенью "добрые люди" сказали по секрету моей маме, что видели моего отца в Яновском концлагере. Ей даже не пришло в голову рассказать об этом бабушке и выручить его с помощью квартиранта. Мать бросилась, в чём была, в тот концлагерь. Слава Богу, хоть меня не взяла. Дорогу в тот концлагерь она хорошо знала. Перед самой войной отец там читал лекции по истории древнего Рима для эсэсовцев. Да, именно, для эсэсовцев. Дело в том, что Яновский концлагерь на 85000 мест был построен в средине 30-х немцами и там, на стажировке находились немецкие офицеры из охранных войск СС. До самого мая 1941 находились, когда их отозвали для замены. Отец же и после призыва в Красную армию, по требованию обкома партии, читал лекции по истории в пединституте, а по требованию НКВД - читал лекции по истории древнего Рима для офицеров концлагеря (кстати, население Чернигова тогда было чуть больше 56000) . Как раз, когда мама прибежала к концлагерю, на него напали партизаны. Может, кто помнит прекрасный сериал "Обратной дороги нет", описывающий это событие. Немного приукрасили киношники. Охрана концлагеря была не очень-то и многочисленной. Составляли её полицаи из Волынского сичевого куреня и несколько эсэсовцев. Полицаи сразу же разбежались и попрятались, а немногочисленных эсэсовцев партизаны перестреляли. Они освободили пленных и предложили им идти с собой. Часть ушла, а часть отказалась. Отказались те, кто имел близких родственников в Чернигове. В те времена немцы ещё отпускали военнопленных на поруки близких родственников. Партизаны с вызволенными умчались в леса, из схоронов повылазили уцелевшие полицаи. Они согнали всех, кто был - пленных, стариков, женщин, детей, на плац концлагеря и тут же расстреляли. Чтобы не было свидетелей их трусости. Ещё через некоторое время примчалось Гестапо и стало проводить следствие. Как они проводили следствие, не знаю. Но выяснили все мельчайшие подробности. Полицаев арестовали и через неделю каждого пятого повесили на центральной площади Чернигова (Оставшихся повесили там же, уже наши в 1947 году). Что же, убийцы понесли заслуженное наказание, но моя мама так и ушла в Вечность юной… В начале войны немцы не применяли репрессий. Даже отпускали домой зарегистрировавшихся бывших партработников. Но где-то через год стали собирать евреев. Бабушка брала молоко для меня на Лесковице у Гольдманов. Поэтому когда из толпы проходящих мимо дома евреев шмыгнул восьмилетний Мишка Гольдман (среди конвоиров колонны был его родной дядя), она незаметно увела его к себе домой. Побрила ему голову, а квартиранту эсэсовцу сказала, что это её внук. Внук так внук, квартирант приходил только спать, всё остальное время, проводя в госпитале. Увы, тот Мишка потом стал бедой для нашей семьи. В 1943 году, задолго перед наступлением, наши начали бомбить Чернигов. Бомбили не прицельно, по площадям. Перед ужином бабушка гуляла со мной в саду. Или она не услышала сирен воздушной тревоги, или её не объявляли, но она узнала о бомбежке, когда в нескольких метрах разорвалась бомба. Первым моим детским воспоминанием было синее-синее небо и очень высоко в нём малюсенький крестик самолёта. Меня тяжело ранило в голову. Пока вернулся из госпиталя квартирант, я потерял много крови. Иоганн Миллер прооперировал меня дома, вытащил из головы осколок. Понадобилась кровь. У бабушки почему-то не подошла группа. Попробовал взять анализ у Мишки, но тот, к счастью, смог сбежать (не сбежал бы, квартирант прекрасно понял бы, что он не внук). Моя группа крови и резус-фактор совпали с показателями Миллера. Он перелил мне свою кровь. И об этом, естественно, раструбили все Черниговские газеты… Через несколько месяцев в город со стрельбой ворвались наши. Непонятно, правда, зачем было стрелять, если немцы уже 3 дня как планово оставили город. Ещё через несколько месяцев вернулись откуда-то Мишкины родственники. Он заявил им, что бабушка хотела высосать у него кровь для меня. Хоть это и были детские фантазии, но о том, что мне перелили кровь эсэсовца, писали все газеты. Пришлось нам с бабушкой собирать свои нехитрые пожитки и переезжать в Борзну к Билозерским, оставив усадьбу Гольдманам (старшую бабушкину дочь Наташу забрал её муж, вернувшийся с войны без ноги, сын Женя отмывал в штрафбате кровью своё пребывание в плену во время трёх харьковских окружений). Там пробыли тоже только несколько месяцев. Дедушку Николая комиссовали из армии не то по возрасту, не то по болезни и назначили старшим лесоинженером в Яновское лесничество. Располагалось лесничество не очень далеко от Винницы, рядом с бывшим "Вервольфом". Вокруг было полно разбитой бронетехники. Из неё дедушка повытаскивал моторы и электрооборудование и соорудил в лесничестве дизель-ветряную электростанцию. Своими руками выстругал и поставил водяную мельницу. К городу добраться было очень трудно - мост через Южный Буг, находящийся рядом с лесничеством, был взорван партизанами, и мы сигали с него, как с вышки в воду. Продовольствие нам скидывали парашютами американцы по ленд-линдзу. До сих пор помню их огромные, пузатые, летящие низко-низко "Дугласы"… Мы лазили по танкам и броневикам. Загорали на огромных глыбах гранита, вывороченных из взорванных бункеров. Баловались с гранатами. Мой старший приятель Борька Левицкий додумался бросить гранату в уборную. Долго потом ещё всю детвору заставляли смывать те экскременты со стен домов. Зато это запомнилось на всю жизнь. Жили дружно. Раз, когда мы игрались в лесу, на нас натолкнулась колонна бандеровцев. Спросили, далеко ли наша деревня и много ли там солдат. Мы ответили, что не далеко, солдат с пулемётами много. Бандеровцы, а их было человек 30, мгновенно растворились в лесу. А в мае 1948 дед ушёл на участок и пропал. Через два дня нашли его в гуще леса возле "Вервольфа" притороченного колючей проволокой к могучей сосне. На спине у него вырезали двуглавого орла. Дедушка промучился ещё пару дней и умер. Вы видите на фото его похороны. Его смерть сняла с нас клеймо врагов народа. Бабушка написала родственникам в Чернигов о том, что случилось. В Чернигов как раз вернулся отец, который еле-еле отбился от послевойсковой службы в суворовском училище в Рязани. Узнав о смерти деда, он приехал в лесничество за нами. Попрощался я с побратимами Левицкими, клялся никогда не забывать клятвы побратимства, данной на крови. (Увы, никогда я их больше не увидел. Младший стал знаменитым художником, участвовал в неформальной выставке в Москве в 70-е). В Чернигове отцу дали двухкомнатную квартиру в коммуналке на 5-ти Углах (район). Бабушке там места не нашлось. Снимала угол где-то на Лесковице. В доме всем заправляла молодая мачеха. Моей сводной сестрице Лариске было тогда всего 4 года, лезла она в любые неприятности, и мачехе было не до меня. Обо мне вспоминали только, когда надо было выстаивать очереди в магазине за сахаром, крупами, мукой. Всё свободное время я проводил у соседей, добрых бабушкиных знакомых Цитовичей. Жили они вчетвером - глава семьи, учительница русского и украинского языков Елизавета Викторовна. Её муж- дядя Витя, его брат дядя Илья и их дочурка Вика, чуть старше меня. Мужчины только недавно вернулись с Колымы. Были беззубыми, тихими. Слышно было только тётю Лизу да звоночек-Вику. Мачеха злилась, когда приходила бабушка. Поэтому бабушка-мама приходила не к нам, а к соседям, куда я и убегал. По церковным праздникам соседи собирали стол, включали на полную громкость тарелку- репродуктор, висящий над дверью, и погружались в воспоминания. Не концлагерь они вспоминали, а как жили до концлагеря, как жили в той России. А затем, немного выпив, затягивали "Ще не вмерлы Украины". Бабушка подпевала им. Но никогда она не говорила, что эту песню написал не Шевченко, как считали они, а мой прадед с такими же юными друзьями-студентами и чуть старшим, уже преподавателем женского пансиона, симпатягой Пашей Чубинским… А потом началось страшное. В 1951 году мой дядя Евгений Вербицкий занёс во львовское издательство свой роман о трёх харьковских окружениях, участником которых он был. Зашёл и больше его никто не видел. У всех родственников сделали обыски. Провели обыск и у отца. Нашли старинные книги, вывезенные из Германии (помню, как он порол меня за то, что разрисовал старинную рукописную книжку, как потом выяснилось, рукописи св. Августина, подаренные ему Карелом Войтыллой). Отцу грозила тюрьма по обвинению в мародёрстве. К счастью, в НКВД у него оказались знакомые ещё с довоенных лет, посоветовавшие ему сбежать в Россию. Отец поспешил воспользоваться их советом. Он быстренько собрал манатки и укатил в Калугу, где было вакантное место в пединституте. Услыхав о скором выезде из Чернигова, от друзей, от бабушки-мамы, я сбежал. Пока отец не уехал, мы с бабушкой прятались у родственников и знакомых. Встретились с ним мы только в 1992… Отец почему-то устроил меня не в соседнюю 36 школу, а в новую, №3, расположенную в самом центре Чернигова. В классе отцов имели только два мальчика. Группировалась детвора по улицам и районам, где жили. С моего района не то, что в классе, во всей школе никого не было. Те же, кто жил в центре, узнали от родителей, что мне эсэсовец перелил свою кровь. Не было у меня друзей в первых классах. Разве только приёмный сын легендарного партизанского командира Славик Попудренко, с которым сидел за одной партой. Он списывал у меня все контрольные. Я часто бывал в их небольшом домике, расположенном как раз рядом с бывшим доминой Рашевских, где жили теперь Гольдманы. Славику трудно давалась учёба, репетиторы тогда не практиковались, поэтому его приёмная мама всегда была рада, когда я приходил, и мы игрались в уроки. Славка был довольно мощным и всегда защищал меня, когда орава школьников накидывалась с криками "фашистёныш" или "американец" (фашистёныш из-за перелитой крови, а американец из- за клетчатого, удивительно тёплого пальто, и брюк из "чёртовой кожи", которые не рвались ни на каких заборах. Видимо, это были джинсы; выменял это отец когда-то в Потсдаме у американцев)… Через два года, когда брата родня захотела вдвое повысить цену за комнату, бабушка обратилась в суд с просьбой раздела жилья, согласно завещания родителей. Суд признал то завещание и при переделе дома Кулишей ей досталось 2 комнаты, общей площадью 60 кв.м. У нас появилось собственное жильё. Теперь и ко мне могли приходить. Сразу друзьями стали одноклассники с Лесковицы Игорь Рожалин, Толик Богданов с сестрой Ритой, Сашка Саранчов, Лёва Воробьёв, Толька Полосмак, Серёжка Ларичев. Жили мы на одной улице. Хоть были и абсолютно разными (Толька Полосмак и Серёжка Ларичев ещё до окончания школы сели в тюрьму за разбой), но в школе держались вместе и стоило задеть одного, за него вступалось всё братство, в которое приняли и Славу Попудренко, признав его атаманом… В старших классах деление по улицам исчезло. С 8-го класса нас объединили с женской школой №2, Славика отдали в какое-то милицейское училище и атаманом у нас неожиданно стала Валя Позина. Рослая, с развитой не по годам типично украинской фигурой и при том чистокровная еврейка. Вот и верь после этого профессорам-дебилам, об украинском антисемитизме. Да у нас об антисемитизме и слуха не было. Все мы, как пчёлы за маткой, следовали за нашей атаманшей. В 10 классе верховенство перехватил Вадька Копыл, красавчик, за которым падали все девчонки. Он организовал тайное общество. Был это 58 год. Эти тайные общества, как грибы после дождя, высыпали во всех старших классах Черниговских школ. Вадька был нашим комсоргом. Он, Коля Нечитайло, Валера Луценко пытались из нас сделать патриотов Украины, которая должна была стать главной в СССР. Наверное, где-то начитался последователей моего прапрадеда Пантелеймона Кулиша, ратовавшего за "Единую и Неделимую" во главе с Украиной. В те времена КГБ, в отличие от нынешних аферистов из СБУ, умело работать. Через полгода это тайное общество было раскрыто. Нам хорошо промыли мозги. Настолько хорошо, что Вадька Копыл со временем стал офицером КГБ и исчез где-то в Америке после развала СССР. Коля Нечитайло стал директором крупнейшего радиозавода и погиб в автокатастрофе, не дожив до 32 лет. Валик Луценко стал секретарём обкома партии, Толик Богданов стал известным в закрытых кругах физиком-ядерщиком и погиб в Челябинск-17 при катастрофе в конце 60-х… Когда нам выдавали паспорта, мы, на торжественной линейке, приносили присягу "Строителя коммунизма". Я не давал этой присяги. В день своего шестнадцатилетия я давал другую клятву - давал Присягу Роду. Это было как раз после Пасхи в день "Дедов", когда стар и млад шел на кладбище отдать дань памяти Родителям. Мы с бабушкой не шли на кладбище к могилкам её родителей. В этот день, вместе с Вербицкими, Березовскими, Рашевскими мы отправились на Болдину гору к Троицкому монастырю. Здесь, над оврагом-тропинкой в урочище "Святое", когда-то находились склепы наших предков. Их уничтожили-разрыли в 1922году, и талые воды проложили этот овраг-тропинку в "Святое". Над этим оврагом-тропинкой, у могилы побратима-наставника моего прадеда - Афанасия Марковича, и приносил я Присягу Роду. Скромная могилка, вы ее видите на фото - мы с сестрой пришли прибрать ее. Только мало чем отличался текст "Присяги Роду" от текста "Присяги строителя коммунизма". Разве тем, что я клялся быть верным Родине, а не Державе, служить людям, а не властям. Все остальное было, как и в той коммунистической Присяге. Ведь Присяга Роду была когда-то текстом Присяги Кирилло-Мефодиевского братства, написанного одним из моих прапрадедов - Василием Белозерским. Среди компартидеологов всё же встречались умные и грамотные люди. За основу "Присяги строителя коммунизма" они тоже взяли текст "Кирилло-Мефодиевских братчиков… Ещё с 7 класса я знал, что меня ждёт Киевский университет, в котором учились и мой отец, и дед, и прадед и даже прапрадед. Я готовился поступать в этот университет. Тем более, после того, как напечатал в "Пионерской правде" стихотворение, вот оно из той древней вырезки: Проступает трава, как бородка Чуть седая от ранней росы, Воробьиный народ беззаботно Против солнца распушил хвосты… Воздух терпкий, пьяняще пахучий, Напоённый дыханьем земли… Грозовые, лохматые тучи, Переваливаясь, приплыли… Гром небрежно громыхнул спросонок, А затем, всю округу будя, С шумом, шелестом и перезвоном Понеслись к земле капли дождя… Мчатся весело, радостно, дружно, С каждым мигом быстрей и быстрей, Им навстречу, со вздувшихся лужиц, Заморгали глаза пузырей… ...Проглянули из лопнувших почек Любопытные листьев носы, А над ними стремительным росчерком Чертят молнии имя Весны! У нас в гостях был тогда Дмитрий Прилюк, собиравший материалы по Шевченко. Прочитав тот стишок 15 летнего "изобретателя", заявил бабушке-маме, что дорога в университет им. Шевченко для меня всегда будет открыта, пока он там будет не последним лицом на факультете журналистики… Увы, дорога в сугубо украинский университет для меня была закрыта единицей на выпускном экзамене украинского языка и литературы. Я выбрал свободную тему "Мой Шевченко". Написал сочинение, мини- поэму "Тарасове Сонечко". Рассказал о его любви к чужой жене - столбовой дворянке Анне Закревской. Об их внебрачной дочери Софии. На неё Тарасу даже взглянуть ни разу не дали. Она воспитывалась в Париже и там вышла замуж за гражданина США Джемса Фэлена… Странные это были времена. Мы нынче говорим, что при советской власти Шевченко был вне закона, что стихи его были чуть ли не запрещены. Но меня чуть не выгнали со школы именно за покушение на доброе имя великого украинского поэта! Не выгнали из комсомола, а значит и со школы, только потому, что комсомольская организация класса отказалась это сделать. Да секретарь горкома партии Владимир Шакитько вступился, заявив, что и Шевченко был хоть и гением, но человеком и вполне мог влюбляться. Любовь зла, полюбишь и козла. Вот и нет греха в том, что полюбил чужую жену. Соблазнив её, он мстил за миллионы крепостных крестьянок, изнасилованных панами… Ограничились колом за экзамен, который забрал у меня золотую медаль и путь в университет. Пришлось поступать во всесоюзный технологический институт пищевой промышленности им. Микояна, где тогда не было украинского языка. Не скажу, что без блата. Хоть я и набрал 23 балла из 25 возможных, но это был как раз проходной балл, а конкурс был 7 человек на место! Бабушка показала зав. кафедрой технологии пищевых производств профессору Мальцеву свиток рецептур горилок нашего далекого пращура Виктора Забилы, автора всех нынешних водок и настоек, в том числе и знаменитого когда-то "Ерофеича". Пообещала отдать его, когда я буду на 3 курсе. Я прошел конкурс, а когда в 1961 вышли новые рецептуры ликероводочных изделий, львиную долю в них занимали рецепты Виктора Забилы, хоть ни одной ссылки на его авторство в сборнике не было, как и впрочем, на авторство в самой российской водке Дмитрия Менделеева. Как видите, на фото моей группы, студенчество в те времена было в основном с женским лицом. Над моим настороженным ухом стоит с толстой косой Галя Гусева - самая талантливая студентка группы. Когда Киевские идиоты приняли решение о сносе Андреевской церкви она приняла участие в сидячей забастовке возле церкви. За это её, лучшую студентку, выгнали из комсомола, и, как в те времена было положено, из института. Но благодаря ей и её подругам Андреевская церковь до сих пор красуется над Днепром… В университет я все же поступил. Бабушка-мама не могла стерпеть, что роман Шевченко с Закревской был назван подлой клеветой. Она собрала свою переписку с Мариетой Шагинян, воспоминания Виктора Забилы и Афанасия Чужбинского, сохранившиеся у нее от тестя, и поехала с ними к тогдашнему Министру образования, приятелю ее юности, академику Павлу Тычине. Для нее он все еще был боязливым семинаристом Павликом, которого ее тесть познакомил с Михаилом Коцюбинским. Тычина в советское время стал маниакально боязливым. Везде видел слежку, а во всех посетителях - подосланных провокаторов. Но тут, даже зная, что его телефон прослушивается, позвонил в Черниговское ОблОНО и "рекомендовал", что равносильно приказу, оценить мое сочинение по ошибкам, а не по содержанию. Поставили 4. Не сдав старого, (он ведь был в КТИППе), я получил новый аттестат и медаль. С ними уже по собеседованию (комиссию возглавлял Дмитрий Прилюк), без проблем и без экзаменов поступил в университет. Но сказать по правде, я был не очень прилежным студентом. Микояновское общежитие было рядом с университетом (университетское у черта на куличках, где-то на Соломенке) так что жил там. Поднимал нас звонок в 7 утра. Быстро завтракали, затем ребята мчались на пары, а я раздумывал, куда идти - в институт или в университет. В конце концов, решал, что раз практических нет, лучше поспать, а затем пойти в читалку и покейфовать над "Искателем". К тому же преподаватели знали меня в лицо, а я их не очень-то. Они меня запомнили по литературным вечерам, которые их обязывали посещать и где я регулярно читал стихи в стиле этого: Непокорные плечи расправив, Ко всем бурям и бедам лицом, Как на страже, стоят величаво Обелиски погибших бойцов…
(Продолжение следует)
Редакция газеты будет благодарна, если Вы найдете несколько минут, чтобы оставить Ваше мнение о статье в нашейГостевой Книге
Категория: биография | Добавил: sirotenko (17.03.2009)
| Автор: Владимир Васильевич Сиротенко
Написано интересно. А главное - читая о Чернигове во время оккупации,я вспоминаю моих родных,которые рассказывали мне нечто подобное, совершенно не похожее на то,что рассказывали нам на 9 мая в школе, приглашенные розовощекие "дяди и тети". Молодец, Володимир!
Вербицкий-Антиох. Автор слов "Ще не вмерла Украина", похороненный в 1909 году на Болдиной горе, как народный русский учитель. Таким, как двоюродный дед - автор первого перевода "Интернационала" Николай Вороной, расстреляний в проклятые тридцатые. Таким, как мой дядя, замечательный автор детских рассказов и песен Марко Вороной (гимн авиаторов, спортивный гимн), расстрелянный тогда же. Таким, как второй дядя Евгений Вербицкий, исчезнувший без следа после того, как отнес в издательство свой роман о трех Харьковских окружениях. 
выстаивать очереди в магазине за сахаром, крупами, мукой. Всё свободное время я проводил у соседей, добрых бабушкиных знакомых Цитовичей. Жили они вчетвером - глава семьи, учительница русского и украинского языков Елизавета Викторовна. Её муж- дядя Витя, его брат дядя Илья и их дочурка Вика, чуть старше меня. Мужчины только недавно вернулись с Колымы. Были беззубыми, тихими. Слышно было только тётю Лизу да звоночек-Вику. Мачеха злилась, когда приходила бабушка. Поэтому бабушка-мама приходила не к нам, а к соседям, куда я и убегал. По церковным праздникам соседи собирали стол, включали на полную громкость тарелку- репродуктор, висящий над дверью, и погружались в воспоминания. Не концлагерь они вспоминали, а как жили до концлагеря, как жили в той России. А затем, немного выпив, затягивали "Ще не вмерлы Украины". Бабушка подпевала им. Но никогда она не говорила, что эту песню написал не Шевченко, как считали они, а мой прадед с такими же юными друзьями-студентами и чуть старшим, уже преподавателем женского пансиона, симпатягой Пашей Чубинским… 
раздела жилья, согласно завещания родителей. Суд признал то завещание и при переделе дома Кулишей ей досталось 2 комнаты, общей площадью 60 кв.м. У нас появилось собственное жильё. Теперь и ко мне могли приходить. Сразу друзьями стали одноклассники с Лесковицы Игорь Рожалин, Толик Богданов с сестрой Ритой, Сашка Саранчов, Лёва Воробьёв, Толька Полосмак, Серёжка Ларичев. Жили мы на одной улице. Хоть были и абсолютно разными (Толька Полосмак и Серёжка Ларичев ещё до окончания школы сели в тюрьму за разбой), но в школе держались вместе и стоило задеть одного, за него вступалось всё братство, в которое приняли и Славу Попудренко, признав его атаманом… 
всесоюзный технологический институт пищевой промышленности им. Микояна, где тогда не было украинского языка. Не скажу, что без блата. Хоть я и набрал 23 балла из 25 возможных, но это был как раз проходной балл, а конкурс был 7 человек на место! Бабушка показала зав. кафедрой технологии пищевых производств профессору Мальцеву свиток рецептур горилок нашего далекого пращура Виктора Забилы, автора всех нынешних водок и настоек, в том числе и знаменитого когда-то "Ерофеича". Пообещала отдать его, когда я буду на 3 курсе. Я прошел конкурс, а когда в 1961 вышли новые рецептуры ликероводочных изделий, львиную долю в них занимали рецепты Виктора Забилы, хоть ни одной ссылки на его авторство в сборнике не было, как и впрочем, на авторство в самой российской водке Дмитрия Менделеева. 
